Я слышал, как мама пошла открывать, как открылась и захлопнулась дверь и раздались громкие восклицания... Голос гостя был раскатистый и басовитый: это был голос мужчины, а вовсе не фрау Аугусты! Но мне было все равно!

Гость с мамой прошли на кухню, и там продолжались восклицания, смех и веселый разговор. Потом все направились в мою комнату, шаги приблизились к двери, она открылась, и на мгновение все замолчали.

– Na, Jura, schau doch, wer gekommen ist! («Посмотри, кто пришел!») – сказала мама. – Это Вернер, Гизин папа.

Я лежал, крепко стиснув веки, лицом к стене. Мама подошла, силой приподняла меня с дивана и повернула лицом к двери. Я открыл глаза и увидел Гизиного папу! Он стоял в дверях, высокий, чуть не касаясь дверной притолоки, худощавый и стройный. На загорелом лице сверкала ослепительная улыбка. Глаза сияли голубизной, а спутанные волосы падали на высокий лоб, как спелая солома. Он был очень похож на Гизи – такой же точеный нос, и лоб, и губы, только волосы не черные, а желтые. Он мне сразу понравился, этот веселый большой человек, но я смотрел на него исподлобья, я был еще полон своей неприятности. А потом я стеснялся. Незнакомых я вначале всегда стеснялся.

– Guten Abend, Jura! – сказал он, перешагивая огромными ногами через коробки, разбросанные по полу, и протянул мне руку.

Я мрачно пожал его большую ладонь. Он сел рядом со мной на диван:

– Какой-то ты сердитый!

Я молчал, глядя прямо перед собой.

– У него сегодня неприятность! – сказал отец, входя в комнату.

И они с мамой, перебивая друг друга, рассказали про железную дорогу. Они рассказывали смеясь; Гизин папа хохотал, откинувшись к стене. «Чего это они смеются?» – думал я. От этого мне было еще обиднее.

– Миллионер! – закончил отец. – Ты видишь перед собой новоиспеченного миллионера!

– Так надо его экспроприировать! – смеялся Вернер.

– В том-то и дело, что это миллионер без денег! – смеялся отец.

– Есть песня прямо про этот случай, – сказал Вернер. – Там такой припев, слушайте. – И он запел, глядя на меня:

И все опять засмеялись. Мне песня тоже понравилась. В переводе это значило:

Под конец я тоже стал улыбаться.

– А что такое экспроприировать? – спросил я.

– Это значит: потрясти денежный мешок! – объяснил Вернер. – Отнять у миллионера деньги!

– Для чего?

– Для нашего общего дела – в пользу народа!

– А вы отнимали? – спросил я.

– Приходилось! – улыбнулся Гизин папа.

– А вы можете у них отнять эти деньги? – спросил я. – За железную дорогу?

– Ишь чего захотел! – улыбнулась мама.

– Времена изменились, – сказал Гизин папа. – Я уж забыл, когда это было...

– Помнишь ту операцию? В девятнадцатом? – спросил отец.

– Да, – сказал Гизин папа. – Золотые времена!

– Почему золотые? – спросил я.

– Потому что была революция в Германии. Баварские Советы...

– А почему сейчас не Советы?

– Потому что нас победили фашисты! – сказал Вернер. – И кое-кто предал...

– Кто предал?

– Кое-кто...

Я задумался.

– Так вы Иосифа давно знаете? – спросил я.

– О, очень давно! – воскликнул отец. – Тебя еще не было на свете! И Гизи не было!

Он хлопнул Гизиного папу по спине. И тот его хлопнул по спине. Потом опять отец хлопнул. А потом опять Вернер. Мама смотрела на них с улыбкой.

– Ну вот что!.. – сказал Вернер. – Раз игрушки заказаны, надо их оплатить! Ты их, конечно, оплатишь?

– Конечно, оплачу! – развел руками отец. – Куда денешься!

– Мы вот как решим, – сказал Вернер. – Сейчас, Иосиф, заплатишь ты, а когда Юра вырастет, он тебе эти деньги отдаст! Заработает и отдаст! Идет? – спросил он меня весело.

– Идет! – сказал я. – Или экспроприирую миллионера!

– Надеюсь, их тогда не будет! – И Вернер встал. – А теперь давайте соберем дорогу! Раз она здесь, надо ее собрать! И играть в нее! Можно, я буду с тобой играть?

– Можно! – обрадовался я, соскакивая на пол.

– Давайте играть все! – сказал Вернер. – И ни слова больше о политике! Надо отдохнуть! Это же игрушка для взрослых – твоя дорога!

– Как – игрушка для взрослых?

– Очень просто! Это такая замечательная игрушка, что в нее могут и взрослые играть!

И мы стали собирать мою дорогу: я, мама, отец и Вернер. В тот раз мы играли до глубокой ночи. Вот так Гизин папа разрядил обстановку. Такой уж он был замечательный человек.

ПРИВЕТ ОТ ВЕРНЕРА

Помню: в густом табачном дыму, как в синем тумане, плавают столики, головы жующих и хохочущих людей, оплывающие янтарными сосульками свечи с огненными язычками, вокруг которых мерцают разноцветные сияния, пронзенные прямыми, как оранжевые спицы, лучиками... Лучики движутся: прищуришь глаза – они удлиняются, впиваясь в дымный воздух; откроешь глаза – съеживаются возле самой свечки... В ушах звенит от гомона голосов, смеха, звона ножей и вилок, от плача скрипок и визга цыган на маленькой эстраде в глубине зала. Поют по-русски, и говорят по-русски, и даже смеются по-русски... Мы очень мило сидим в середине зала за круглым уютным столиком, накрытым крахмальной скатертью. Стол уставлен разными вкусными вещами в стеклянной посуде: калачи, икра, семга, соленые грузди... И еда-то вся своя, русская, какой я в Берлине еще не видал! Но на сердце у меня неспокойно, на душе противно, несмотря на то, что сижу я очень удобно – на подушке, которую подложил в кресло официант (он, кстати, тоже говорит по-русски), – противно, несмотря на всю эту вкусную еду и, главное, несмотря на то что говорят и поют по-русски. От этого даже еще противней, оттого, что все по-русски говорят, потому что все эти люди вокруг нас – наши враги! Это белые эмигранты, бывшие царские офицеры и заводчики, дворяне и недворяне, разный сброд, – все те, которых революция вымела из нашей страны в семнадцатом году. «Бывшие люди», как говорит отец.

Я сижу в костюме, который сшил мне Зусман, с салфеткой на груди, и отец в зусмановском костюме, тоже с салфеткой, а мама в шикарном немецком платье, со взбитой прической, такая красивая-красивая, что на нее нельзя не смотреть! Мы изображаем из себя – знаете кого? – добропорядочных немцев! И говорим только по-немецки! И делаем вид, что по-русски ничего не смыслим! Просто бред какой-то! Но так велел отец.

Это он сказал мне дома, когда мы сюда собирались. Он сказал, что мы пойдем в белоэмигрантский ресторан, что это так надо, для дела надо, что больше он ничего мне сказать не может. Что надо просто идти и изображать добропорядочных немцев. И не задавать вопросов – говорить на отвлеченные темы... Вы знаете, что это значит – отвлеченные темы? Это темы, которые находятся далеко от вас, да и то не все. Наркоминдел, например, сейчас от нас очень далеко, но о нем говорить нельзя. И о нашем советском посольстве, которое, кстати, намного ближе, даже совсем недалеко, тут, в Берлине, через несколько кварталов, – о посольстве тоже нельзя говорить, что вы! Упаси вас боже! Ни-ни! А о погоде, например, можно говорить, о дожде, о солнце, об игрушках – об игрушках пожалуйста, говори сколько хочешь! Особенно о немецких, о моей железной дороге, например. Поняли, что это такое – отвлеченные темы? Чтоб вам проще объяснить, скажу, что это темы, на которые говорить в данный момент не хочется. Но надо!